То, что
мы
принимаем
за
добродетель,
нередко
оказывается
сочетанием
корыстных
желаний и
поступков,
искусно
подобранных
судьбой
или нашей
собственной
хитростью:
так,
например,
порою
женщины
бывают
порою
целомудренны,
а мужчины -
доблестны
совсем не
потому, что
им
действительно
свойственны
целомудрие
и доблесть.
Ни
один
льстец не
льстит так
искусно,
как
себялюбие.
Сколько
не сделано
открытий в
стране
себялюбия,
там еще
осталось
вдоволь
неисследованных
земель.
Ни
один
хитрец не
сравнится
в хитрости
с
себялюбием.
Долговечность
наших
страстей
не более
зависит от
нас, чем
долговечность
жизни.
Страсть
часто
превращает
умного
человека в
глупца, но
не менее
часто
наделяет
дураков
умом.
Великие
исторические
деяния,
ослепляют
нас своим
блеском и
толкуемые
политиками
как
следствие
великих
замыслов,
чаще всего
являются
плодом
игры
прихотей и
страстей.
Так, война
между
Августом и
Антонием, которую
объясняют
их
честолюбивым
желанием
властвовать
над миром,
была,
возможно,
вызвана
просто-напросто
ревностью.
Страсти
- это
единственные
ораторы,
доводы
которых
всегда
убедительны;
их
искусство
рождено
как бы
самой
природой и
зиждется
на
непреложных
законах.
Поэтому
человек
бесхитростный,
но
увлеченный
страстью,
может
убедить
скорее, чем
красноречивый,
но
равнодушный.
Страстям
присущи
такая
несправедливость
и такое
своекорыстие,
что
доверять
им опасно и
следует их
остерегаться
даже тогда,
когда они
кажутся
вполне
разумными.
В
человеческом
сердце
происходит
непрерывная
смена
страстей, и
угасание
одной из
них почти
всегда
означает
торжество
другой.
Наши страсти часто являются
порождением других страстей, прямо им
противоположных: скупость порой ведет
к расточительности, а
расточительность - к скупости; люди
нередко стойки по слабости характера
и отважны из трусости.
Как бы мы
ни
старались
скрыть
наши
страсти
под
личиной
благочестия
и
добродетели,
они всегда
проглядывают
сквозь
этот
покров.
Наше
самолюбие
больше
страдает,
когда
порицают
наши вкусы,
чем когда
осуждают
наши
взгляды.
Люди не
только
забывают
благодеяния
и обиды, но
даже
склонны
ненавидеть
своих
благодетелей
и прощать
обидчиков.
Необходимость
отблагодарить
за добро и
отомстить
за зло
кажется им
рабством,
которому
они не
желают
покорятся.
Милосердие
сильных
мира сего
чаще всего
лишь
хитрая
политика,
цель
которой -
завоевать
любовь
народа.
Хотя все
считают
милосердие
добродетелью,
оно
порождено
иногда
тщеславием,
нередко
ленью,
часто
страхом, а
почти
всегда - и
тем, и
другим, и
третьим.
Умеренность
счастливых
людей
проистекает
из
спокойствия,
даруемого
неизменной
удачей.
Умеренность
- это боязнь
зависти
или
презрения,
которые
становятся
уделом
всякого,
кто
ослеплен
своим
счастьем;
это
суетное
хвастовство
мощью ума;
наконец,
умеренность
людей,
достигших
вершин
удачи, - это
желание
казаться
выше своей
судьбы.
У нас у
всех
достанет
сил, чтобы
перенести
несчастье
ближнего.
Невозмутимость
мудрецов -
это всего
лишь
умение
скрывать
свои
чувства в
глубине
сердца.
Невозмутимость,
которую
проявляют
порой
осужденные
на казнь,
равно как и
презрение
к смерти,
говорит
лишь о
боязни
взглянуть
ей прямо в
глаза;
следовательно,
можно
сказать,
что то и
другое для
их разума -
все равно
что
повязка
для их глаз.
Философия
торжествует
над
горестями
прошлого и
будущего,
но горести
настоящего
торжествуют
над
философией.
Немногим
людям дано
постичь,
что такое
смерть; в
большинстве
случаев на
нее идут не
по
обдуманному
намерению,
а по
глупости и
по
заведенному
обычаю, и
люди чаще
всего
умирают
потому, что
не могут
воспротивиться
смерти.
Когда
великие
люди
наконец
сгибаются
под
тяжестью
длительных
невзгод,
они этим
показывают,
что прежде
их
поддерживала
не столь
сила духа,
сколько
сила
честолюбия
и что герои
отличаются
от
обыкновенных
людей
только
большим
тщеславием.
Достойно
вести себя,
когда
судьба
благоприятствует,
труднее,
чем когда
она
враждебна.
Ни на
солнце, ни
на смерть
нельзя
смотреть в
упор.
Люди часто
похваляются
самыми
преступными
страстями,
но в
зависти,
страсти
робкой и
стыдливой,
никто не
смеет
признаться.
Ревность
до
некоторой
степени
разумна и
справедлива,
ибо она
хочет
сохранить
нам наше
достояние
или то, что
мы считаем
таковым,
между тем
как
зависть
слепо
негодует
на то, что
какое-то
достояние
есть и у
наших
ближних.
Зло,
которое мы
причиняем,
навлекает
на нас
меньше
ненависти
и
преследований,
чем наши
достоинства.
Чтобы
оправдаться
в
собственных
глазах, мы
нередко
убеждаем
себя, что не
в силах
достичь
цели; на
самом же
деле мы не
бессильны,
а
безвольны.
Не будь у
нас
недостатков,
нам было бы
не так
приятно
подмечать
их у
ближних.
Ревность
питается
сомнениями;
она
умирает
или
переходит
в
неистовство,
как только
сомнения
превращаются
в
уверенность.
Гордыня
всегда
возмещает
свои
убытки и
ничего не
теряет,
даже когда
отказывается
от
тщеславия.
Если бы
нас не
одолевала
гордыня, мы
не
жаловались
бы на
гордыню
других.
Гордость
свойственна
всем людям;
разница
лишь в том,
как и когда
они ее
проявляют.
Природа, в
заботе о
нашем
счастии, не
только
разумно
устроила
органы
нашего
тела, но еще
подарила
нам
гордость, -
видимо, для
того, чтобы
избавить
нас от
печального
сознания
нашего
несовершенства.
Не доброта,
а гордость
обычно
побуждает
нас читать
наставления
людям,
совершившим
проступки;
мы укоряем
их не
столько
для того,
чтобы
исправить,
сколько
для того,
чтобы
убедить в
нашей
собственной
непогрешимости.
Мы обещаем
соразмерно
нашим
расчетам, а
выполняем
обещанное
соразмерно
нашим
опасениям.
Своекорыстие
говорит на
всех
языках и
разыгрывает
любые роли -
даже роль
бескорыстия.
Одних
своекорыстие
ослепляет,
другим
открывает
глаза.
Кто
слишком
усерден в
малом, тот
обычно
становится
неспособным
к великому.
У нас не
хватает
силы
характера,
чтобы
покорно
следовать
всем
велениям
рассудка.
Человеку
нередко
кажется,
что он
владеет
собой,
тогда как
на самом
деле что-то
владеет им;
пока
разумом он
стремится
к одной
цели,
сердце
незаметно
увлекает
его к
другой.
Сила и
слабость
духа - это
просто
неправильные
выражения:
в
действительности
же
существует
лишь
хорошее
или плохое
состояние
органов
тела.
Наши
прихоти
куда
причудливее
прихотей
судьбы.
В
привязанности
или
равнодушии
философов
к жизни
сказывались
особенности
их
себялюбия,
которые
так же
нельзя
оспаривать,
как
особенности
вкуса, как
склонность
к какому-нибудь
блюду или
цвету.
Все, что
посылает
нам судьба,
мы
оцениваем
в
зависимости
от
расположения
духа.
Нам дарует
радость не
то, что нас
окружает, а
наше
отношение
к
окружающему,
и мы бываем
счастливы,
обладая
тем, что
любим, а не
там, что
другие
считают
достойными
любви.
Человек
никогда не
бывает так
счастлив
или так
несчастлив,
как это
кажется
ему самому.
Люди,
верящие в
свои
достоинства,
считают
долгом
быть
несчастными,
дабы
убедить
таким
образом
других и
себя в том,
что судьба
еще не
воздала им
по
заслугам.
Что может
быть
сокрушительнее
для нашего
самодовольства,
чем ясное
понимание
того, что
сегодня
порицаем
вещи,
которые
еще вчера
одобряли.
Хотя
судьбы
людей
очень
несхожи, но
некое
равновесие
в
распределении
благ и
несчастий
как бы
уравнивает
их между
собой.
Какими бы
преимуществами
природа ни
наделила
человека,
создать из
него героя
она может,
лишь
призвав на
помощь
судьбу.
Презрение
философов
к
богатству
было
вызвано их
сокровенным
желанием
отомстить
несправедливой
судьбе за
то, что она
не
наградила
их по
достоинствам
жизненными
благами;
оно было
тайным
средством,
спасающим
от
унижений
бедности, и
окольным
путем к
почету,
обычно
доставляемому
богатством.
Ненависть
к людям,
попавшим в
милость,
вызвана
любовью к
этой самой
милости.
Досада на
ее
отсутствие
смягчается
и
умиротворяется
презрением
ко всем, кто
ею
пользуется;
мы
отказываем
им в
уважении,
ибо не
можем
отнять
того, что
привлекает
к ним
уважение
всех
окружающих.
Чтобы
упрочить
свое
положение
в свете,
люди
старательно
делают вид,
что оно уже
упрочено.
Как бы ни
кичились
люди
величием
своих
деяний,
последние
часто
бывают
следствием
не великих
замыслов, а
просто
случайностью.
Наши
поступки
словно бы
рождаются
под
счастливой
или
несчастливой
звездой; ей
они и
обязаны
большей
частью
похвал или
порицаний,
выпадающих
на их долю.
Не бывает
обстоятельств
столь
несчастных,
чтобы
умный
человек не
мог
извлечь из
них какую-нибудь
выгоду, но
не бывает и
столь
счастливых,
чтобы
безрассудный
не мог
обратить
их против
себя.
Судьба все
устраивает
к выгоде
тех, кому
она
покровительствует.
Счастье и
несчастье
человека в
такой же степени
зависит от
его нрава,
как и от
судьбы.
Искренность
- это
чистосердечие.
Мало кто
обладает
этим
качеством,
а то, что мы
принимаем
за него,
чаще всего
просто
тонкое
притворство,
цель
которого -
добиться
откровенности
окружающих.
За
отвращением
ко лжи
нередко
кроется
затаенное
желание
придать
вес нашим
утверждениям
и внушить
благоговейное
доверие к
нашим
словам.
Не так
благотворна
истина, как
зловредна
ее
видимость.
Каких
только
похвал не
возносят
благоразумию!
Однако оно
не
способно
уберечь
нас даже от
ничтожнейших
превратностей
судьбы.
Дальновидный
человек
должен
определить
место для
каждого из
своих
желаний и
затем
осуществлять
их по
порядку.
Наша
жадность
часто
нарушает
этот
порядок и
заставляет
нас
преследовать
одновременно
такое
множество
целей, что в
погоне за
пустяками
мы
упускаем
существенное.
Изящество
для тела -
это то же,
что
здравый
смысл для
ума.
Трудно
дать
определение
любви; о ней
можно лишь
сказать,
что для
души - это
жажда
властвовать,
для ума -
внутреннее
сродство, а
для тела -
скрытое и
уточненное
желание
обладать,
после
многих
околичностей,
тем, что
любишь.
Чиста и
свободна
от влияния
других
страстей
только та
любовь,
которая
таится в
глубине
нашего
сердца и
неведома
нам самим.
Никакое
притворство
не поможет
долго
скрывать
любовь,
когда она
есть, или
изображать
- когда ее
нет.
Нет таких
людей,
которые,
перестав
любить, не
начали бы
стыдиться
прошедшей
любви.
Если
судить о
любви по
обычным ее
проявлениям,
она больше
похожа на
вражду, чем
на дружбу.
На свете
немало
таких
женщин, у
которых в
жизни не
было ни
одной
любовной
связи, но
очень мало
таких, у
которых
была
только
одна.
Любовь
одна, но
подделок
под нее -
тысячи.
Любовь,
подобно
огню, не
знает
покоя: она
перестает
жить, как
только
перестает
надеяться
и бояться.
Истинная
любовь
похожа на
привидение:
все о ней
говорят, но
мало кто ее
видел.
Любовь
покрывает
своим
именем
самые
разнообразные
человеческие
отношения,
будто бы
связанные
с нею, хотя
на самом
деле она
участвует
в них не
более, чем
дож в
событиях,
происходящих
в Венеции.
У
большинства
людей
любовь к
справедливости
- это просто
боязнь
подвергнуться
несправедливости.
Тому, кто
не
доверяет
себе,
разумнее
всего
молчать.
Мы потому
так
непостоянны
в дружбе,
что трудно
познать
свойства
души
человека и
легко
познать
свойства
ума.
Мы
способны
любить
только то,
без чего не
можем
обойтись;
таким
образом,
жертвуя
собственными
интересами
ради
друзей, мы
просто
следуем
своим
вкусам и
склонностям.
Однако
именно эти
жертвы
делают
дружбу
подлинной
и
совершенной.
Примирение
с врагами
говорит
лишь об
усталости
от борьбы, о
боязни
поражения
и о желании
занять
более
выгодную
позицию.
Люди
обычно
называют
дружбой
совместное
времяпрепровождение,
взаимную
помощь в
делах,
обмен
услугами -
одним
словом,
такие
отношения,
где
себялюбие
надеется
что-нибудь
выгадать.
Не
доверять
друзьям
позорнее,
чем быть
ими
обманутым.
Мы часто
убеждаем
себя в том,
что
действительно
любим
людей,
стоящих
над нами;
между тем
такая
дружба
вызвана
одним лишь
своекорыстием:
мы
сближаемся
с этими
людьми не
ради того,
что хотели
бы им дать, а
ради того,
что хотели
бы от них
получить.
Своим
недоверием
мы
оправдываем
чужой
обман.
Люди не
могли бы
жить в
обществе,
если бы не
водили
друг друга
за нос.
Себялюбие
увеличивает
или
умоляет
добродетели
наших
друзей в
зависимости
от того,
насколько
мы
довольны
этими
людьми: об
их
достоинствах
мы судим по
их
отношению
к нам.
Все
жалуются
на свою
память, но
никто не
жалуется
на свой
разум.
В
повседневной
жизни наши
недостатки
кажутся
порою
более
привлекательными,
чем наши
достоинства.
Самое
большое
честолюбие
прячется и
становится
незаметным,
как только
его
притязания
наталкиваются
на
непреодолимые
преграды.
Вывести из
заблуждения
человека,
убежденного
в
собственных
достоинствах,
- значит
оказать
ему такую
же дурную
услугу,
какую
некогда
оказали
тому
афинскому
безумцу,
который
считал
себя
владельцем
всех
кораблей,
прибывающих
в гавань.
Старики
потому так
любят
давать
хорошие
советы, что
уже не
способны
подавать
дурные
примеры.
Громкое
имя не
возвеличивает,
а лишь
унижает
того, кто не
умеет
носить его
с честью.
Поистине
необычайными
достоинствами
обладает
тот, кто
сумел
заслужить
похвалу
своих
завистников.
Неблагодарность
остается
неблагодарностью
даже и в том
случае,
когда
облагодетельствованный
повинен в
ней меньше,
чем
благодетель.
Не прав тот,
кто
считает,
будто ум и
проницательность
- различные
качества.
Проницательность
- это просто
особенная
ясность
ума,
благодаря
которой он
добирается
до сути
вещей,
отмечает
все,
достойное
внимания, и
видит
невидимое
другим.
Таким
образом,
все,
приписываемое
проницательности,
является
лишь
следствием
необычайной
ясности
ума.
Все
расхваливают
свою
доброту, но
никто не
решается
похвалить
свой ум.
Учтивость
ума
заключается
в
способности
думать
достойно и
утонченно.
Изысканность
ума
сказывается
в умении
тонко
льстить.
